Прикосновение класса

Естественное устройство мира.

В 1989 году в СССР разрешили показывать латиноамериканские сериалы, которые в очень короткое время стали невероятно популярны. Первым сериалом, одобренным верховным Правительством, был “Рабыня Изаура”, повествующим о нелегкой судьбе рабов и их попытках добиться освобождения в Бразилии в середине 19го века. Противостояние колониализму, захватничеству, расиализации и эксплутации других стран и этносов, декларировавшихся в СССР, были хорошо отражены в сериале, и возможно, именно поэтому его решили показать. Сериал показывал очень высокие рейтинги, и второй сериал из Латинской Америки не заставил себя долго ждать. Однако, его повествование опиралось на совершенно другие идеологические предпосылки. Между августовским путчем 1991 года и подписанием договора о создании СНГ (и прекращении существования СССР) в декабре 1991 года, был анонсирован сериал “Богатые тоже плачут”.

Кто бы мог подумать десятью годами ранее, что в стране, давшей образование и жилье миллионам безземельных безграмотных крестьян, на словах (и во многом, на деле) поддерживающую анти-империалистическую риторику, будут показывать теленовеллу, где главными персонажами будут не просто богатые - а очень богатые люди. Страна, отказавшаяся от личного накопления в пользу общественного, прилипла к экрану чтобы увидеть хоть одним глазом ту жизнь, от которой десятилетиями ранее их спасла революция.

Мы не знаем об истоках этого богатства - кажется, богатство настолько огромное, что никому из членов семьи не приходит в голову работать. Единственные, кто работает, и мы это наблюдаем постоянно - это обслуживающий персонал: уборщицы, гувернантки, дворецкие и кухарки. Сами же члены семей увлечены - нет, не зарабатыванием денег, развитием бизнеса и коммуникативных стратегий с партнёрами и подчиненными - а эмоциями и взаимоотношением друг с другом. Семейные тайны, интриги ближайших родственников, измены, заговоры и борьба за наследство - вот, что занимает героев сериала. Деньги парят над ними, как облака, как природное явление, их видимость рассеивается при более детальном рассмотрении. Их привилегированное положение кажется естественным, в какой-то степени даже обременительным, божественным даром. Что же до обслуживающего персонала, то их разговоры, заботы и интриги мелки, их чаяния - неамбициозны, они принимают свое подчинённое положение смиренно и даже не без доли удовольствия. В конце концов, это так тяжело - быть богатым, намекают нам создатели сериала, ведь именно богатые постоянно ссорятся, переживают, изменяют и испытывают всю эмоциональную гамму, в то время как прислуга всего лишь увлечена качеством уборки или пирога.

Какое действие такой сериал должен был произвести в стране, где прислуги были редким исключением, где собственности не было, а та, что была, должна была быть заключена в 45 кв. м с потолком 2.5 м? И ведь все вокруг так жили: и инженеры, и уборщицы, и рабочие, ну разве что у приближенных к главе партии, генералов и профессоров были в нагрузку ещё и дачи - но ведь их было не так уже много, и богатство их было, по сегодняшним меркам, довольно скромным. Несомненно, жизнь каждого человека состоит из разочарований, измен, радостей и печалей, но ведь согласитесь - переживать все эти эмоции гораздо приятнее в собственном трехэтажном особняке с бокалом дорогого шампанского? Мне кажется, что так размышляли большинство жителей советского союза, увлеченных сериалом. Казалось, нужно только подружиться с Западом, разрешить частную собственность, заново ввести социальные иерархические структуры, и все будет, как в кино. Ведь никто не видит себя в роли служанки (и это тоже задумка авторов сериала, где идентификация с обслуживающим персоналом, редко переживающим всепоглощающие эмоции невозможна), но все - в роли той леди, что с утра, спускаясь по витиеватой лестнице в безупречном брючном костюме, бросает в сторону - кофе, пожалуйста!

И тут на сцене появляется дворецкий с кофе.

Одним из часто упоминающихся неудобств советского социального устройства было отсутствие сервиса. Сервисная экономика, конечно, существовала, и была немаловажной частью социального и экономического обмена, однако, под "сервисом понимали именно вежливость и услужливость обслуживающего персонала. Стабильный заработок, невозможность увольнения, профсоюзы и - в случае с продавщицами - доступ к редким, лимитированным товарам, позволил этим работникам не улыбаться, когда им этого не хотелось, а иногда даже бурчать, быть заносчивыми или попросту не обслуживать тех, кто им по какой-то причине не понравился. Говоря короче - это были люди с достоинством, не воспринимавшие себя ниже инженеров и профессоров в социальной иерархии и потому не нуждавшиеся в одобрении или благосклонности их клиентов.

В сериале, однако, все знают свое место. Уборщица всегда приветливо здоровалась с хозяйкой дома, но не задавала вопросов, которые не стоило задавать. Камердинер открывал дверь улыбаясь, даже если встал не с той ноги. А госпожа всегда пила кофе по утрам на диване в гостиной. Подобная стройность социальной вертикали не могла не впечатлить советского человека, жившего в горизонтальной, усеянной небольшими ухабами, плоскости, где социальные связи можно было рассмотреть вплоть до горизонта. На экране телевизора невозможное выстраивалось в одну прямую видовую цепочку, открывая новые возможности замкнутому в общественном однообразии зарплат и ролей советскому человеку.

Тридцать лет после показа сериала, в современной России сервисная экономика, наконец, при помощи увольнений, санкций, штрафов, рейтингов, запретов на работу (для мигрантов), слабо регулируемого рынка труда и зачастую не-независимых судов, пришла к этой почти идеальной вертикальной стройности. В середине 2000х, когда я только переехала в Москву, еще было множеств мест, где продавщица могла невежливо ответить на просьбу показать товар. Заезжим туристам из внезапно побогатевшей путинской России казалось, что в Европе этот пережиток эгалитаризма был давно изжит. Всем, конечно, понятно, что улыбаются продавщицы неискренне, но изображенная улыбчивость все же была приятнее честной беспричинной грубости.

По всей России, но особенно в Москве, сервис, приветливость, улыбчивость, навязчивая услужливость воспитывались скорее при помощи кнута, чем пряника - благо новые законы о трудоустройстве и медленно развивающаяся экономика (и большое количество безработных) это позволяли. Людей увольняли за любые провинности и непослушание, иногда, даже без возможности отработать последние две недели или получить объяснение о причине увольнения. Наиболее выразительным средством подчинения стало заявление об увольнении по собственному желанию, которое заставляли писать неугодных сотрудников. Наверняка, и вас когда-то в молодости увольняли таким образом. Помните это чувство, когда вас увольняют, а вам работа в принципе нравилась, и денег у вас на счету мало осталось, но вам предлагают написать, что это же вы сами - по личным причинам? Что это за чувство было? Унижение? Чувство собственного бесправия? Бессилие?

Работники искусства или уроборос искусства в обществе.

Сегодня подобное отношение к сервисному персоналу распространилось на все слои населения, независимо от доходов, места жительства, принадлежности к этносу, и даже политических взглядов. Постоянное оценивание таксистов, доставщиков, преподавателей и работниц салонов красоты нормализовало практику бескомпромиссного выставления звездочек даже у самых, казалось бы, левонастроенных граждан. Таксисты выставляют оценку доставщикам, доставщики клиентам, а клиенты таксистам, и, казалось бы, не осталось тех сфер жизни, где рейтинги выставленные клиентами не играли бы значительную роль в оценке работы. Как же дело обстоит с искусством?

В либеральной мысли существует миф, поддерживаемый зачастую самими художниками, о том, что искусство - наиболее прогрессивно-настроенная сфера жизни общества. В какой-то степени, это действительно так. Однако, верно так же и то, что в периферийных странах, где рынок искусства небольшой, дискурсы, модели поведения и мышления зачастую копируются с империалистских центров. В России западные модели редко перенимаются бездумно, а зачастую подстраиваются под местные реалии и запросы. И то, что набирающая популярность в художественных кругах левая мысль занимается в первую очередь не вопросами экономической эксплуатации, а защитой слоев населения согласно расовому, гендерному и национальному признаку - проблема не только российских новых левых, но и западного прогрессивного дискурса в целом, исключающего капитал и средства производства полностью из своего поля зрения. Вернувшись в Россию спустя несколько лет жизни в Германии, нечаянно для себя я оказалась в воронке исключающего т.н. левого дискурса, который и заставил меня вспомнить пресловутый сериал.

Я приехала по приглашению в арт-резиденцию частной богатой институции - само по себе место исключения и включения в невидимый стройный каркас художественной иерархии. Зачастую, этот каркас не заметен для посетителей выставок и людей, не включенных профессионально в сферу искусства. Художники, не попавшие в резиденцию, завидуют попавшим, а попавшие пытаются остаться подольше и извлечь для себя от пребывания там наибольшую пользу - накопив как можно большее количество новых знакомых и сделав как можно больше новых работ. В резиденции всячески подчеркивалась исключительность положения резидентов - не в последнюю очередь за счет обилия обслуживающего персонала. Круглосуточно резидентов посменно охраняли два человека, а утром приходило несколько уборщиц, убиравшихся не только в общих помещениях, но и в студиях резидентов. Несомненно, собственный охранник и уборщица внушают резидентам чувство собственного превосходства, которое было легко задеть, учитывая его мнимость. Не важно, в какой именно финансовой ситуации находились резидент_ки, отношение к персоналу как к функциям было практически у всех. На уборщиц кричали, на охранников бурчали, воспроизводя те старые нарративы, которые определяют существование и развитие классового общества и встроенного в него современного искусства.

Как правило, современное искусство малоинтересно большинству и потому высокоспекулятивно, так как ориентируется на вкусы и невысказанные предпочтения узкого круга людей, в основном из олигархических кругов. Даже высказывая протест в отношении их (олигархии) средств производства, услужливости коррумпированной власти, криминальных источников богатства, они оказываются в замкнутом круге тех, кто способен это искусство (или активизм) покупать и ценить, а это, как ни странно, все те же люди [1]. Подобная система, при всей своей внешней непогрешимости и борьбе за права кого бы то ни было, не может не быть съеденной самой собой изнутри. В ее нутре - художники, кураторы, теоретики, смотрители, охранники и уборщицы, поглощающие друг друга как уроборос при любом удобном случае.

Зона комфорта.

За период резиденции, у меня создалось ощущение, что в России художники проще включаются в коллективные действия и собрания и потому ощущение общности - мнимой или нет - не покидало меня с момента приезда. В отличии от Германии, где за год резиденции мы с коллегами собрались поужинать совместно лишь раз (настолько все были заняты своими проектами), в России мы устраивали вечерние посиделки на кухне каждый вечер. У такого способа организации есть обратная сторона - люди легко разделяются на группы по интересам, и таким группам гораздо проще атаковать единичного человека. Атаковать художники решили одно из слабых мест в системе: охранника-мигранта. Из-за его нескольких неосторожных слов, группа резидентов скомпоновалась в дружный ансамбль защитников от “бывшего мента”. Был организован тайный чат и табличка в которую приглашенные нынешние и бывшие резидент_ки могли писать свои негативные опыты связанные с этим охранником. Охранник - человек простой, и по неосторожности и скуки, иногда разговаривал с резидентами, или просил ему что-то привезти - как выяснилось, многих резидентов раздражало такое панибратство. Раздражало настолько, что единственным выходом было не поговорить с самим охранником, или вызвать психологическую поддержку художникам, оскорбленным панибратством, а требовать его увольнения. Художники активно защищали свою “зону комфорта”, отказываясь напрочь даже один раз поговорить с охранником и выслушать его точку зрения. А ведь и у охранника могли быть претензии к художникам, грубившим, постоянно просившим помочь, нарушавшим правила резиденции - или нет? “Зона комфорта” стала тем заветным словом, позволяющим манипулировать куратор_ками, менеджер_ками и руководителем уволенного охранника. Но разве может поддержание комфорта одного человека идти в угоду не комфорту - а элементарному существованию и выживанию - другого человека? Уволенный сотрудник-мигрант, очевидно, не сможет найти работу легко в таком расиализированном обществе как российское, и не учитывать этот классовый и этнический момент в определении своей “зоны комфорта” кажется мне вопиющим эгоизмом и проявлением классовой ненависти. То, что сохранение “зоны комфорта” одних означало игнорирование мнения, подвергание экзистенциальной опасности остаться без работы [2] и дискредитация в кругу бывших коллег и руководителей, не принесло понимания иерархичности позиций между резидентами и обслуживающими их работниками. О каком (и чьем) комфорте идет речь, если одна сторона вправе уволить другую, не выслушав даже раз ее точку зрения?

Но - все идет своим чередом. Сотрудник уволен, художни_цы успокоились и продолжили заниматься активистской и критической деятельностью. Недавно, созваниваясь с охранником, я выяснила, что у него до сих пор нет работы. “Возможно, буду искать что-то у своих” - сказал он. Наверное, за тридцать лет единственное, чему нас научил капиталистический строй - это сочувствовать и идентифицировать себя
только с богатыми, которые плачут.